ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ. ПРЕДЫДУЩЕЕ ЗДЕСЬ

— Да уж, — прокашлявшись, сказал паренек, — не думал, что работать курьером окажется так тяжело. Выходит, одного навигатора недостаточно, чтобы успеть куда нужно. И это на мне сегодня только этот документ. А что будет в дни, когда меня пошлют сразу в несколько точек? Надеюсь, Станислав не всегда будет ездить со мной.

— У него разбилось бы сердце, если бы он это услышал, — ответил я на эти предательские по отношению к Стасику слова, — он из кожи вон лезет, пытаясь помочь.

Курьер помолчал, а затем продолжил свои рассуждения:

— Поскорее бы моим начальником снова стал дядя. А то наш временный слишком непредсказуемый. Но он, конечно, занятная личность. Ему бы на телевидение или на Youtube – красиво все говорит. Вот только сам себе иногда противоречит. Сначала у него одно, а потом резко другое.

— Что ж, как говорится, только идиот никогда не меняет своих убеждений. Все течет, все меняется. А что касается телевидения и прочего, то он и так мелькает там слишком часто. Как правило, в сводках различных происшествий. Либо выступает с публичными извинениями, от которых, впрочем, делается только хуже. Зато он подходит к ним достаточно оригинально, я даже как-то собрал десятку лучших. Но все это не так уж и важно. Главное, что ты усвоил новый урок: долг превыше развлечений, даже если тебя пообещали угостить.

Из кафе Стасик вышел в сопровождении полицейского. Наручников на нем не было. Они тихо о чем-то побеседовали, после чего полицейский сел в машину, а Стасик двинулся к нам. Даже не обратив внимания на ту радость, что мы так искренне выказали при его появлении, он тут же начал нас упрекать:

— Я смотрю, вы тут неплохо проводите время, дышите свежим воздухом, пока ваш друг задыхался от глупых вопросов и подозрений. Да я бы давно собрал толпу очевидцев, чтобы скандировать вместе с ней разные лозунги в мою честь. Я стоял там в кафе и все думал: «Почему я еще не слышу шума возмущенной толпы? Неужели всем наплевать на творящееся здесь беззаконие?» А вы, оказывается, даже и не подумали что-либо предпринять. Хорошо еще, что все вроде как обошлось. Меня отвезут в ближайшее отделение, но только для вида, так сказать, понарошку. Очень вовремя позвонил мой брат. Как будто почувствовало что-то братское сердце, какие-то силы шепнули ему, что я в беде. Так что минут через двадцать я буду всецело свободен. Ждите меня на выставке современного искусства, о которой нам столь остроумно и в то же время возбуждая интерес сообщает данный плакат. Если там все экспонаты будут так же оригинальны, как представленная здесь карикатура на потребителей, то вы точно не успеете заскучать. Вам всего-то нужно пройти двести метров в направлении этой стрелки… – Стасик присмотрелся к плакату внимательнее, – вы только посмотрите, даже стрелка сделана креативно, она как бы состоит из сидящих на диване людей! Вот видите, вы едва узнали об этой выставке, а уже получили целую массу незабываемых впечатлений. Вообще, я так или иначе собирался туда заглянуть, чтобы пожелать знакомым художниками удачи. Там сейчас только идут приготовления к вечернему показу, а если я их перед началом не навещу, то они будут испытывать мандраж, и выставка тогда может сорваться. Я дал слово, что непременно зайду, а там, откуда я родом, обещания принято держать. И только попробуйте доставить документ без меня, видит Бог, вы об этом потом пожалеете. Я и так весь на взводе после недавнего недоразумения, уже чешутся кулаки… Кстати, если я не освобожусь через час, то обязательно распространите новость о моем несправедливом задержании через социальные сети. Позже я передам список всех пикетов и акций, которые вы должны будете организовать. Возможно, вам даже придется объявить голодовку, но до этого вряд ли дойдет. В общем, увидимся примерно через двадцать минут в потрясающем мире искусства.

Тем временем объявился и второй полицейский. Дожидаясь, пока мой добрый товарищ выдаст коллегам инструкции, он проявил поистине удивительное для людей своей профессии терпение и даже ни разу его не поторопил; более того, слушал Стасика не менее внимательно, чем мы с курьером, и явно не без интереса. Когда же Стасик, наконец, готов был садиться в машину, полицейский открыл для него дверь, однако, задержанного резко озарила очередная идея, которой он поспешил поделиться с охранниками правопорядка:

— Я вот что придумал, давайте так, – бодро, словно ведущий детского праздника, заговорил Стасик, – вы вдвоем начнете меня запихивать в машину силой, а я буду как бы отчаянно сопротивляться и громко кричать: «Они сломали мой ингалятор, без него мне не жить!»

Полицейский на это очень грустно вздохнул и в свою очередь предложил не терять попусту время, ведь у нас у всех есть множество других разных дел. Стасик не стал особо настаивать, и полицейская машина вскоре уехала, увезя с собой моего доброго друга.

— Что, если мы больше его не увидим? – изобразив некоторую растерянность, проговорил я, тогда как курьер продолжил все глубже впадать в пучину пораженческих настроений:

— Может, ну ее, эту выставку. Почему нельзя просто взять и доставить уже этот документ? Я вполне могу сам, а ты пока дождешься Станислава. Думаю, на счет последствий он пошутил.

— По-твоему, он так похож на шутника? – сухо спросил я, – Нет, он, конечно, обожает офисный юмор, но лишь оттого, что считает, будто в конторах и офисах без него никак не обойтись, но не более. Если ты думаешь, что он совсем не импульсивен и с ним легко можно договориться, то конечно, иди сам. Но лично я тогда прямо отсюда еду в аэропорт и лечу к родителям за границу. Или ты забыл его утреннюю проповедь о неподчинении?

— Ладно. Время еще есть. Подождем его минут тридцать. Но в случае чего я убегу, теперь уже точно.

Окончательно определившись с дальнейшими действиями, мы уверенно направили стопы в сторону выставки, на которую нам так любезно указывал авангардный плакат.

В галерее и правда пока только шли приготовления к вечеру. На нас с курьером никто даже не посмотрел – так все были заняты. Несколько молодых людей что-то горячо обсуждали возле старого телевизора, из разбитого экрана которого гордо торчал сапог. Я рассудил, что это был один из экспонатов. Вообще, бросалось в глаза обилие темных тканей, которые, словно тучи, заволокли просторный зал галереи. Если только они не служили элементами какого-то большого перфоманса, то скорее всего под этими тканями прятались еще не готовые предстать на суд публики картины, скульптуры и другие художества.

Тем не менее, нам с пареньком было на что посмотреть. Так, прямо у входа вдоль стены простерлось огромное сооружение, состоявшее из деревянных полок; его там поставили, чтобы временно разместить на нем множество малых скульптур – то есть, каких-то исполинских монументов среди них, конечно, не оказалось, зато работы пестрели разнообразием. На тех пыльных полках нашлось место как для обычных бюстов, – например, для гипсового портрета Ленина с зелеными волосенками и бородой, – так и для более концептуальных вещей: от глиняного самовара, украшенного неприличным стишком, который, впрочем, к самому предмету никак не относился (я все же верю, что это был самовар), до ваяний, буквально ставивших своей оригинальностью в тупик. Должным образом их описать было бы под силу одному лишь Лавкрафту, я же могу разве что испросить у него в этом помощи, обратившись к нему, как древние греки обращались к определенным богам, в зависимости от того, в каком конкретно деле они ждут подмоги, и попытаться осторожно предположить, какими примерно эпитетами уважаемый писатель наградил бы некоторые экспонаты в той галерее:

«Неописуемые, поражающие нелепостью своих форм, в которых явственно чувствовалось нечто отталкивающее и нечестивое, и эта особенность только подчеркивалась тем загадочным материалом, послужившим для создания этих, по меньшей мере, странных фигур, материалом, будто бы пришедшим на нашу планету из иных миров. У меня по сей день встают волосы дыбом и невольно пробивает жуткая дрожь при любом упоминании о тех отвратительно уродливых поделках, когда-то увиденных мной в Мискатоникском музее. А когда, после очередного кошмара, я вновь просыпаюсь с нечеловеческим криком, то меня еще какое-то время одолевает нестерпимое желание насильственно окончить свой жизненной путь (по причине этих кошмаров, преследующих меня с той самой выставки, я вынужден ночевать за глухими стенами своего рабочего кабинета, где прежде я занимался научными изысканиями, но сейчас, по наставлению врача, в основном отдыхаю за чтением древних трактатов – я пошел на этот шаг, дабы уберечь от своих ночных приступов мою семью: сына – молодого профессора кафедры геологии – и жену, которая вот уже тридцать лет состоит со мной в законном браке, но поскольку за все это время я почему-то общался с ней всего пару раз, то большего о ней сказать я решительно не могу).

Что же касается предполагаемых авторов тех ужасных «скульптур», то, вне всяких сомнений, это сделали люди (если вообще люди), чей разум либо еще находится в зачаточном состоянии, либо в крайней степени деградировал; определенно, они не являются христианами, не говоря уже о том, что этнически у них не может быть ничего общего с англосаксами: по всей видимости, это представители неких особо отсталых племен, что на протяжении многих веков стабильно подвергались так называемому генетическому вырождению; по крайне мере, об этом говорит тематика их работ.

А теперь я вынужден подойти к самой ужасной части своего доклада, то есть затронуть вопрос о том, что же все-таки пытались изобразить наши одичалые «ваятели». Не будет преувеличением сказать, что перехожу я к этой теме далеко не с воодушевлением, ведь вовсе не энтузиазм или радостное волнение ученого заставляет мое сердце сейчас ускоренно биться, а кожу покрываться мурашками, но самый настоящий животный страх.

Итак, сопоставив все приведенные выше данные, любой мало-мальски образованный человек, особенно если он англосакс, без труда догадается, что каждая из этих богомерзких фигурок содержала в себе отголоски древнего и, несомненно, кровавого культа, связанного с неким темным божеством, которому по сей день поклоняются некоторые неразвитые племена в самых разных уголках нашей планеты (быть может, не только нашей), и обычному дилетанту будет более чем достаточно этих скудных открытий, чтобы с брезгливостью отойти от угрюмых поделок и вскоре благополучно о них забыть. Воистину, бесконечно правдива народная мудрость, мудрость, которую я в свое время проигнорировал, прислушавшись к наставлениям отца и посвятив свою жизнь науке: «Меньше знаешь – крепче спишь». До чего же правы те, кто так говорит! И почему я только не сбежал с бродячим цирком в юношеские годы, как я тогда того страстно желал? Будьте прокляты, семейные традиции! Будь проклято мое пуританское воспитание! Будь проклят протестантизм! (Помните, что я пишу это, пребывая в сильном душевном смятении.) Будь проклято, мое научное любопытство, что так коварно сподвигло меня преодолеть отвращение и ознакомиться еще и с представленной на выставке живописью! Я и поныне вынужден горько расплачиваться за то свое безрассудное решение.

Но, надо заметить, самые первые из картин, – если их вообще можно так называть, – на которые упал мой взор, оказались довольно безобидными и почти не пугали: мне даже не пришлось давить в себе крик или бороться с острым желанием наложить на себя руки, когда я на них посмотрел, что, учитывая мою расшатанную с детства нервную систему, было огромным прогрессом. На тех рисунках были изображены различные геометрические фигуры: круги, квадраты, треугольники и прочая языческая ересь, от которой у меня слегка помутилось в глазах и задрожали колени; кроме того, меня немало удивило, что дошедшие до полного кретинизма дикари вообще смогли их правильно нарисовать. Впрочем, вся эта «геометрия», конечно же, была лишена какой-либо художественной задумки, какую можно, к примеру, увидеть в «Маэсте» известного итальянского творца Дуччо, для чего следует присмотреться к одному из сюжетов на оборотной стороне алтаря, а именно к Иуде, получающему тридцать серебряников, – там линии арок интересно расходятся прямо над его головой, образуя тем самым корону, что далеко не случайность, но исключительно тонкая «живописная геометрия».

Я отвлекся, но иначе я просто не мог, ведь я приблизился к такой точке, когда искушение отбросить перо (а оно и так едва не выпадает из моей дрожащей руки) стало слишком велико. Как бы мне хотелось сейчас просто умолкнуть, дабы прекратить уже эту пытку, но люди должны знать, какую опасность порой таят в себе подобные выставки. Потому, я обязан сказать все как есть, обязан, в интересах всего человечества.

Как я говорил выше, первые картины, которые я там посмотрел, были относительно безобидны, но и они выполняли свою зловещую роль, ведь им удалось усыпить мою бдительность. Именно так, выставка словно обрела разум – разум злой и коварный – и принялась действовать подобно охотнику, заманивающему свою жертву в ловушку. И жертвой был я. Теми картинами выставка как бы сбавила градус безумия, чтобы не спугнуть меня раньше времени, а затем подвела к таким экспонатам… Нет, право, мне тяжело продолжать, но я попросту не могу не попытаться спасти хотя бы одного человека, спасти от той участи, каковая когда-то была уготована мне. Итак, выставка подвела меня к экспонатам, давно поджидавшим меня в самом конце длинного зала, к экспонатам, которые окончательно и бесповоротно повергли мое душевное равновесие в самую бездну неизлечимых припадков, терзающих меня уже много лет; мне было достаточно одного взгляда на те притаившиеся в углу картины и, как их назвал мой знакомый профессор, инсталляции, – я и сейчас всегда вздрагиваю, заслышав это слово, – чтобы навеки утратить покой. А произошло следующее: я сразу же осознал всю страшную суть того кровавого культа, безумные последователи которого захватили Мискатоникский музей, я как будто своими глазами узрел их нечестивые ритуалы и воочию убедился в существовании их темного божества – того бесформенного кошмара, обитающего в средоточии хаоса, что богомерзки клубится и бурлит в самом центре бесконечности, имя которого не осмелятся произнести ничьи губы, того, кто жадно жует в непостижимых, темных покоях вне времени под сводящую с ума жуткую дробь барабанов и тихие монотонные всхлипы проклятых флейт (на выставке не обошлось и без музыки), того, кто молчит, но однажды он засмеется, стерев своим смехом все существующие миры в порошок.

Рискуя пасть замертво, так и не успев закончить доклад, я все же скажу еще кое-что, касательно наружности того отвратительного чудовища, я назову самую страшную деталь: сквозь эту слизкую, тошнотворную субстанцию из беспорядочного нагромождения пульсирующих щупальцев и выталкивающих из себя свистящие звуки хоботков явственно проступали – боюсь, этого мне уже никогда не забыть – тысячи человеческих лиц; тысячи лиц, среди которых, перед тем, как окончательно впасть в спасительное для себя беспамятство, я отчетливо разглядел и свое.

Очевидцы все в один голос твердят, будто я простоял возле тех, добивших меня, экспонатов не дольше минуты, а затем лишился чувств. Мне при этом казалось, что я пробыл там как минимум час. Пока ехала скорая, я находился в бреду, о чем свидетельствовали начисто лишенные смысла, бессвязные слова, которые я без конца повторял, что-то вроде: «черная бездна», «резные края», «протошогготы», «пятимерные, наглухо закрытые конструкции», «мерзкий цилиндр», «древний Фарос», «Иог-Сотот», «исходная белая студнеобразная структура», «космический оттенок», «крылья», «глаза в темноте», «лунная дорожка», «первозданный, вечный, неумирающий», «реновация», «Николай Второй» и прочие странные словосочетания.

В тот день я впал в долгую кому, продлившуюся больше трех лет, и я безмерно благодарен судьбе за такой своеобразный отпуск, пусть, кома и не стерла всех моих воспоминаний о выставке, пусть, я едва ли не каждую ночь возвращаюсь туда в кошмарах…»

Думаю, этого вполне хватит, чтобы в общих чертах передать полученные нами в галерее впечатления. У паренька так уж точно то и дело вставали волосы дыбом, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. «Это что, кого-то стошнило красками прямо на холст?» – спросил он, глядя на одну из картин. «Возможно» – испуганно прошептал я. Но дольше всего мы простояли возле большого уха из папье-маше. Дело в том, что точно такое же мы оба видели буквально тем утром на стене дома в районе нашей конторы. Мы нашли объяснение этому удивительному совпадению в манифесте создателя данной работы, где говорилось, что он в целых полгода размещал эти бутафорские уши по всему городу, в самых разных местах.

В галерее были и другие залы, побывать в которых нам по разным причинам не удалось. Например, в одном из помещений за белой двустворчатой дверью явно проходила какая-та лекция: я расслышал, как там что-то рассказывали о родовых муках Эрешгикаль. Была еще комнатка, откуда доносились не голоса, но тихая, приглушенная музыка. Затрудняюсь сказать, что конкретно творилось в той комнате. И это притом, что на сей раз я не ограничился эксплуатацией своего тонкого, кошачьего слуха – мне даже удалось туда заглянуть: просунув голову сквозь яркую веревочную штору, я разглядел мирно лежавших в полумраке на полу людей. Я как раз шепотом уговаривал курьера туда зайти, когда позади нас прогремел громкий, восторженный голос: «Какое пиршество для глаз!». Подошла тяжелая артиллерия в лице моего доброго друга. Стасик только вошел и теперь шутки ради кружился на месте, не зная на чем остановить взгляд. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>